религий» «даёт основания для всё той же веры в высший смысл человеческой жизни». Поэтому книга Армстронг заканчивается тем, что нам – если мы вообще хотим полноценной жизни, а не имитаций её с пустотами внутри, заполняемыми суррогатами – предстоит «создать новую, полную жизни веру двадцать первого века». Надо лишь учесть ошибки, допущенные в «минувшей истории Бога».

Не забудем, однако, что перед нами – исследовательский опыт человека с исходными религиозными очевидностями и со «стартовым», неудачным, но тем более значимым опытом религиозной жизни, искавшего ответа на собственные вопросы.

«Я сожалела, – признаётся автор, – что не знала всего этого лет тридцать назад, когда моя религиозная жизнь только начиналась. Я уберегла бы себя от долгих терзаний, если бы ещё тогда услышала от выдающихся представлений каждой из трёх религий, что не стоит дожидаться, пока Бог снизойдёт к тебе» (вообще странно, спешу добавить, что она этого не услышала, находясь в самой сердцевине религиозной среды – подобные вещи не раз приходится слышать в миру от верующих собеседников, в ответ на рассуждения о своих сомнениях, даже неверующему). «Следует, напротив, – продолжает она, – сознательно культивировать ощущение Его неизменного присутствия в своей душе», поскольку Он – вообще не «внешняя действительность» и не «объективный факт, поддающийся обычному рациональному осмыслению». «А кое-кто из почтенных монотеистов шепнул бы мне по секрету, что на самом деле Бога нет, но в то же время „Он“ – самая важная реальность на свете».

То есть, получается что-то вроде того, что результат исследований всё-таки оказался соответствующим самым исходным, самым коренным – и травматически неудовлетворённым, а оттого ещё более настоятельным – запросам, изначальной, в детстве полученной структуре личности.

Традиция, значит (вспомним подспудный вопрос), не виновата. Дело было в неправильно организованном изначальном опыте: а ведь та же традиция содержит в себе возможности организовать его правильно – важно было их найти. Может быть, суть дела была просто в недостатке грамотности («я сожалела, что не знала всего этого лет тридцать назад…»).

А в целом картина ситуации у Армстронг получилась вот такая: есть, с одной стороны, исторически и культурно определённые представления о «самой важной» (и неизреченной) «реальности на свете» – «каждое поколение создаёт такой Его образ, какой соответствует его историческим задачам» – и, с другой – Сама эта Реальность, которая и делает в конечном счёте возможными всю бесконечную и разнообразную совокупность представлений о Ней, но никогда ни к одному из них, ни даже к ним ко всем, вместе взятым – не сводится. Есть как бы корка – вся эта наросшая за века совокупность представлений, и Ядро, на Которое корка своим существованием указывает, Которое она собою объемлет – но если чем Его и отражает, то разве своей самой общей формой – а может быть, и просто одним только своим наличием. Знать же об этой «ядерной» Реальности можно потому, что, несмотря на всю свою заведомую неадекватность и измышленность, все человеческие представления на сей счёт как-то о Ней всё-таки свидетельствуют. А ещё пуще того – собственно, может быть, убедительнее всего – свидетельствует о Ней настойчивая потребность в Боге, которая упорно воспроизводится снова и снова на любом историческом материале, невзирая ни на какие неудачи и возражения, хотя бы и самые аргументированные. По крайней мере, именно такое свидетельство автор вычитывает из всего проанализированного ею материала.

Ну, как глядишь, так и видишь.

Убеждённость и доказательства: вера исследователя

Самое время вспомнить об Эйнштейне – чьим именем составители его цитатника клялись нам в том, что учёный, если только он достаточно честен, если и использует имя Бога, то – как иносказание ещё не освоенной средствами его науки неизвестности, по крайней мере – как воображаемую гарантию для перешагивания недоступных (пока) разуму пропастей, через которые рано или поздно непременно, если хорошо постараться, будут построены мосты. Тут остро недостаёт свидетельства самих учёных – причём не каких-нибудь, а естественников, исследователей-практиков. Есть у нас под рукой и такое.

Книга Фрэнсиса Коллинза «Доказательство Бога: Аргументы учёного»[110] выдерживает уже второе русское издание, что опять-таки – показатель интереса к проблеме. Автор – учёный даже дважды. Прежде всего, он – один из ведущих американских генетиков, долгое время возглавлял не что-нибудь, а проект по расшифровке генома человека (координируя работу нескольких тысяч генетиков в шести странах). Проект оказался успешен – что, пожалуй, способно служить аргументом в пользу того, что с критичностью и адекватностью у его руководителя всё в порядке. «Работая в Мичиганском университете, – сообщает заметка „Об авторе“, – он участвовал в исследованиях по медицинской генетике, позволивших выявить мутации, вызывающие муковисцидоз, нейрофиброматоз и болезнь Хантингтона». Кроме того, по первому образованию Коллинз – физик. Родившийся и выросший «на небольшой ферме, в доме без водопровода», он был сыном «свободомыслящих родителей», которые не дали ему религиозного воспитания (не забудем, правда, и о том, что о внедрении в юного Коллинза исходных религиозных представлений не могла не позаботиться более широкая среда, тем более, что мальчиком он пел в хоре «при местной епископальной церкви» – исключительно, как подчёркивали его родители, ради музыкального образования). В юности Коллинз был агностиком, «а позднее, в период работы над диссертацией по физической химии, стал убеждённым атеистом. Его мировоззрение начало меняться лишь тогда, когда он решил сменить научную специализацию и, поступив в медицинский колледж, на примере своих пациентов убедился в силе истинной веры». Но это – аргументация всё-таки не вполне от науки. А как она возможна – совсем от науки, её средствами?

Именно такую возможность и демонстрирует Коллинз в «Доказательстве Бога».

Результаты проекта «Геном человека» он прокомментировал так: «мы впервые сумели заглянуть в инструкцию, по которой сотворены и которая до сих пор была известна одному лишь Богу», а в «успешном картировании генома человека и дешифровке этого величайшего в мире текста» усмотрел не только «потрясающее научное достижение», но и «повод почтительно склониться перед Богом». «Вера в Бога, – считает он, – может быть результатом сознательного выбора в рамках рационализма, а её принципы фактически дополняют те, на которые опирается наука».

Для понимания устройства позиции Коллинза важнее всего в этом утверждении нам будет слово «дополняют». Запомним его.

В своей книге Коллинз вступает в полемику, с одной стороны, со знаменитым американским ниспровергателем религии, биологом, «выдающимся эволюционистом» Ричардом Докинзом (издававшимся, кстати, и у нас[111]), который утверждал, что «вера в эволюцию предполагает атеизм». «Вера, – цитирует оппонента Коллинз, – прекрасная отговорка, замечательное оправдание для того, чтобы избежать необходимости думать и оценивать доказательства. Она – убеждённость вопреки отсутствию доказательств, а может быть, даже по причине их отсутствия… Вера, будучи убеждённостью, не основанной на доказательствах, является главным злом всякой религии». С другой стороны, оппонентами Коллинза становятся «некоторые религиозные фундаменталисты», нападающие на научные методы на том основании, что-де «полученные с их помощью знания опасны и недостоверны, а единственное надёжное средство раскрытия научной истины – это буквальная интерпретация священных текстов». В качестве «самого знаменитого сторонника» этой позиции Коллинз упоминает и цитирует некоего Генри Р. Морриса[112]: «Ложь об эволюции, – гневался Моррис, – доминирует в современной научной мысли и пронизывает все её сферы. Отсюда с неизбежностью следует, что на эволюционизме лежит основная ответственность и за гибельные политические преобразования, и за повсеместно ускоряющееся разрушение нравственных устоев и обращение в хаос социальной жизни… Когда наука и Библия расходятся, это значит, что учёные неверно проинтерпретировали собственные данные.»

Нет, Коллинз – не сторонник ни одной из предлагаемых крайностей (тут очень многое, думаю, определяет личный темперамент и особенности личного мышления). Он не готов принять сторону даже той умеренной точки зрения, представленной, например, «покойным биологом Стивеном Джеем Гулдом», – «наверное, самым читаемым популяризатором эволюционной теории после Докинза», – согласно которому наука и религия, рациональное исследование и вера попросту занимаются разными вещами и «должны занимать отдельные „непересекающиеся магистериумы“». Коллинз намерен их синтезировать.

В результате, правда, он не столько их синтезирует – сводит в непротиворечивое единство, – сколько запараллеливает, размещает на разных параллельных уровнях такого единства (вера размещается выше). По существу, он придерживается той же точки зрения, что и Стивен Джей Гулд: наука и религия занимаются таки разными вещами – наука отвечает на вопросы «как» и «почему», религия – на вопрос «зачем». С единственной, однако, поправкой: все эти вопросы